Настоящие миры Юрия Клавдиева

Одинокие ночи

Самый яркий момент из Юркиного детства — ночи, проведённые в одиночестве. Мама в то время много училась и часто оставляла его одного. Именно благодаря этому, возможно, он и стал тем, кем стал. «Я ужасно боялся темноты. Когда тебе 6 лет, и ты ночью один дома, дом становится чужим, — вспоминает он, — каждая молекула пространства — твой враг. В такой атмосфере, чтобы не свихнуться, надо постоянно чем-то себя занимать. Я придумывал истории. Всё время. Каждый день. Играть ночью не с кем, в такое время детей ни к кому не отпускают (да и спят они уже), поэтому играл сам с собой».

Если твой партнер для игры ты сам, нужно было стать интересным самому себе и эту интересность в себе поддерживать — иначе игры не выйдет. Играл в разведчиков, в шпионов (это вещи разные!), в войну, в полицию и грабителей, в известные сюжеты, вроде «Весь мир в кармане», или «Неуловимых мстителей», «Армию трясогузки» и «Место встречи изменить нельзя». Наверное, поэтому ночь теперь — его любимое время суток. Он полюбил темноту и даже иногда ждал её.

Юрина Мама — Ольга Семёновна Заярная, старший специалист по вопросам семьи, материнства и детства (работает в администрации Центрального района), имеет уже три высших образования. Отец — Михаил Георгиевич Клавдиев, работает директором на программе «Час суда», «Рен-ТВ». Он уехал, когда Юре было 5 лет, — делать карьеру в Москву, и с тех пор они общались раза четыре.

Мама переехала в Тольятти из Нижнего Баскунчака (это на границе с Казахстаном) — ее отец посчитал, что детям нужна более полноценная жизнь, нежели та, что была у него в этом крошечном селении. Тольятти тогда только-только строился. С отцом сложнее. «Мой дед по отцу, Юрий Михайлович Клавдиев, отсидел 10 лет на Соловках на антисоветскую агитацию — он был режиссёром, — рассказывает Юрий Клавдиев, — поставил какой-то „неугодный“ спектакль, видимо, не так расставил акценты…

После освобождения ему было запрещено жить в крупных городах. Выбрал этот». Дед Юрия основал в Тольятти первый театр, потом работал в ДК «50 лет Октября» (в этом здании сейчас находится театр «Колесо»). Таким образом, отец Юрия родился здесь и, естественно, пошёл по стопам своего отца: при театре деда была студия. Мама всю жизнь хотела стать актрисой, но родители её не отпустили учиться в другой город, и она поступила в педучилище. А по вечерам занималась у Юрия Михайловича. Там она и встретила будущего отца Юры.

Температура плавления

Отрочество и юность мало отличались от детства — в основном он читал и играл в солдатиков. На становление характера повлияли больше всего видеосалоны — в конце 80х их в Тольятти было великое множество. «Я впервые увидел что-то, что в корне отличалось от всего, что я видел и читал в жизни, — отмечает Юрий. — В классах после просмотра „Терминатора“ разгорались нешуточные споры — что было по правде, а что нет. Немецкие фильмы 70-х о кун-фу, все эти „Человек с магическим ударом ноги“, „Молодой мастер“, „36 ступеней Шао Линя“ — это вообще отдельная тема. После них я стал интересоваться дзен-буддизмом, заниматься восточными единоборствами — так, ничего серьёзного, для себя.

А про фильмы ужасов я и не говорю — всё это воспринималось исключительно как истина. Никто не сомневался, что в подвалах и заброшенных домах живут тени без имени и названия, что старые люди с других планет помнят о времени, проведённом в кровавых битвах на Земле, что они побеждены, но не до конца и вынашивают планы мести. Что если произнести пять раз перед зеркалом „Кэндимэн“, он придёт. И это самое худшее, что может случиться. Что по лесам бродят убийцы в хоккейных масках, а Фредди Крюгер знает номера домов всех детей на свете. Я и сейчас не сомневаюсь. А вы — да? Зря…»

Свободное время Юра проводил дома, в библиотеке и в кино. В основном играл. В солдатиков. И только в них. Но зато сюжеты были всякий раз разные. Иные игры длились по нескольку месяцев. Учился не то чтобы хорошо… Средне. Скорее отбывал положенное время. Кроме уроков биологии, истории и литературы (учителя школы № 3 — долгих дней вам и приятных ночей. Вы — лучшие!), ничем не интересовался.

Самый интересный момент из школьной жизни — разговор в кабинете директора в первом классе.

Учительница первая моя: Вот, сделайте что-нибудь с ним! Я уже устала. Весь урок читает посторонние книжки.

Директор: А урок какой?

Учительница первая моя: Чтение…

Директор: Что читаешь?

Я: «О редких и рассеянных элементах в таблице Менделеева».

Пауза.

Директор: Хм… Интересно?

Я: Очень. Особенно про щелочные металлы. Там есть такой рубидий, он вообще на ладони плавится, у него температура плавления меньше, чем у человека температура…

ДИРЕКТОР: А остальные что читают в это время?

Учительница первая моя: «Воробьишко»…

Немая сцена.

Не настоящее

После школы полгода учился в театре-студии, в том самом «Колесе», у Глеба Дроздова. «После этого думал, что в театр больше ни ногой не ступлю, — признается Клавдиев, — хотя учиться было, естественно, интересно. Фехтование, сценическая речь, лекции по современному литературному процессу… Всё это было здорово, огорчало одно: ОНИ НЕ НАСТОЯЩИЕ. Не настоящие. Не настоящие. Жизни в „Колесе“ не было.

Было отрабатывание денег и бесконечное заигрывание со зрителем. В огромном репертуаре — сплошь комедии, причём лёгкие-лёгкие. Я и так-то жанр комедии не люблю, их вообще хороших по пальцам одной руки пересчитать можно, но в „Колесе“ всё было на уровне площадного театра. Самый ближайший аналог — „Аншлаг“ Дубовицкой. Смешно, но несерьёзно и опускает планку, вместо того чтобы её повышать. А люди потрясающие.

Игорь Касилов вёл у нас сцендвижение — класс! В Екатерину Минулину был тайно влюблён почти год. Юрий Репин научил меня разговаривать так, что даже с выбитыми передними зубами до сих пор произношу все звуки внятно и чётко. А Эдуард Пашнев познакомил меня с ОБЭРИУтами и Казаковым, за что ему бесконечное спасибо и вечная благодарность».

Первой газетой, которая опубликовала его статьи, была «Площадь Свободы». «Там, под руководством Валерия Шемякина и Жени Бакланова, я начал писать нечто внятное — и в журналистском плане, и в литературном, — замечает Клавдиев, — напротив меня в кабинете сидел Алексей В. Алексеев (ныне один из сюжетчиков „Зоны“) — это тоже повлияло. От них я узнал такие имена, как Ремарк, Борхес, Маркес, Кортасар, Мисима… Всё это теперь мои любимые писатели (особенно Ремарк и Мисима). Самое главное — я понял, что это моё. Мне нравится писать. И получается. Вот и всё».

Смутное время

Затем начался самый трудный период в жизни Клавдиева — период с 1995 по 2002 год он называет «Тёмные века», «Средневековье»… Началось всё с банального панк-рока и анархизма, а закончилось чуть ли не под забором. «В этом ни в коем случае не виноваты ни панк-рок, ни анархизм… исключительно дурость, помноженная на алкоголь, — признается он. — У нас была группа, называлась она „The Bomba“, и там было четыре человека — Олег, Карл, Чак и я. Мы играли панк-рок и были самыми свободными и беззаботными на свете людьми, ходили по лесам, плавали в реках, смотрели в небо.

Олег умер в 1997 году. Повесился в лесу — любовь.

Карл умер в 1998 году. Пил, сердце не выдержало.

Чак — в 2005-м. Повесился в подъезде из-за любви. Он был моим единственным настоящим другом. Я пока жив. Свобода — это всё. И смерть тоже. Теперь я один хожу по лесам, плаваю в реках и смотрю в небо. Но, где бы я ни был, я нахожу красивые места и мысленно дарю их друзьям. Огромный дуб в Кенсингтонском парке теперь принадлежит Чаку. Волнорез в Паланге (такой длинный, почти до Швеции) — Карлу.

Шикарный двор-колодец в Питере, до самых крыш изрисованный граффити, — Олегу.

Всё на свете — лучшим и единственным.»

После этого, амого трудного, периода своей жизни Юра пришел в «Презент-Центр».

Валерий Шемякин, который был тогда редактором газеты, встретил его и поверил. Юра снова стал самим собой — тем более что проблема с алкоголем к тому времени была уже почти решена.

Голосова, 20 

На «Голосова, 20» Клавдиева пригласил Михаил Дурненков. В то время там ставили «Галку Моталко» Наташи Ворожбит, и им нужен был фехтовальщик. «Я обещал прийти и посмотреть, — рассказывает Юрий Клавдиев. — О театре я был к тому времени самого низкого мнения. После встречи с Вадимом Левановым я начал сомневаться, а видел ли я театр вообще? А после „Кислорода“ Ивана Вырыпаева я понял — вот то, чем я буду заниматься всю жизнь. Это НАСТОЯЩЕЕ».

Первая пьеса называлась «Возвратный рефлекс». Её видели слишком много людей.

Говорить о ней Юра не хочет. «Там тихий ужас, — признается он. — На три четверти Тарантино, на четверть Сорокин. Писать не собирался, но Вадим Леванов настаивал, и пришлось ему уступить. Хотя вру, что значит «пришлось»? Всегда нравилось экспериментировать с формами (я и сейчас так пишу — последние пьесы «Робин Гуд и Дюймовочка» и «Медленный меч» вообще написаны в нарушение всех законов формы). Первую пьесу писал, положив перед собой книгу Горького. Работал по образцу пьесы «На дне» — стиль-то непривычный. «Не знал, где точки ставить, что с большой буквы, что с малой, — вспоминает он, — зато почти сразу понравилось. Хорошая, идеальная, я бы сказал, форма литературы. Лаконичная и содержательная. Читается легко (всё ж через диалоги!). Пишется сложно (всё ж через диалоги!)».

Питер

В Питер приехали на «Новую Драму 2004», со спектаклем «Культурный слой» по пьесе братьев Дурненковых. Юра играл там две роли — Сашу-художника и Сафронова-сумасшедшего. На церемонии закрытия, в самом её конце, практически на after party, в зал вошла девушка… «Я набрался смелости и заговорил с ней (я знал, что буду жалеть всю жизнь, если хотя бы не попытаюсь это сделать). На следующий день я уехал.

Мы переписывались два месяца (самых долгих на свете) потом она приехала на Новый год. Потом проходила практику у нас в театре. Потом мы поженились, и я переехал. Так что я — типичная „лимита“. Первый миллион… его пока нет. Всё, что я заработал, не превышает ста тысяч. Но это только начало — сейчас я много пишу для кино и театра и начал выходить на реальные деньги только полгода назад. Но зато всё движется — именно это и есть самое ценное. И Настя со мной, и она любит меня. И я пишу только то, что мне интересно, вот и всё».

Все, что нужно

Да в принципе, внутри меня мало что изменилось , скорее, наоборот, я многое узнал о мире, и несправедливость его продолжает меня поражать и возмущать. Всё, что я делаю, — это для того, чтобы зла стало меньше. Я всё ещё верю, что мир можно изменить. Это так просто — просто каждый из нас должен понять, что как только человек перестаёт заниматься ерундой (воевать, воровать, пить, употреблять наркоту, терять время, прогибаться в большом и малом) — всё сразу становится на места. Видимо, это закон.

Очень, очень хочу, чтобы всё стало так, как надо. Помочь тем, кому можешь. Не отворачиваться и не малодушничать. Раз и навсегда заставить себя, себе позволить быть ПРАВИЛЬНЫМ. НАСТОЯЩИМ. СТОЯЩИМ. Понимаю, что говорю банальные вещи, но это так. Ведь не перестаёт же небо быть единственным и красивым оттого, что множество людей его так называют. Также и мы — мы ВСЕ можем сделать всё. Что угодно, стать сколь угодно идеальным и настоящими, просто надо захотеть и не изменять этому желанию. Это вот про рецепт успеха.

Рядом со мной единственно любимый человек. Солнце встаёт и садится вместе с ней. Что ещё нужно? Друзья? Есть, и немало, и не только в России.

Что дальше? Видимо, кино — сейчас пишу фантастический блокбастер по своей пьесе для Сельянова. Потом, скорее всего, поставлю спектакль в театре ДОК — давно собираюсь, вот времени будет побольше… Ещё очень хочу выучиться на режиссёра и снять что-то сам. В следующем году записываю диск электронной музыки. Позвали в Питерский панк-проект. Пишу пьесы для детского театра. С «Пилотами» будем делать мультфильмы.

Все в огромной жизни здесь, прямо здесь и сейчас, и никогда, кроме сейчас.

Все, что есть.

Все, что захочется.

Все, что нужно.