Последнее слово Николая Уткина и Натальи Немых

Николай Уткин

«Вину по предъявленному обвинению я не признавал и не признаю. Главная причина дела — устранить меня с должности мэра, морально растоптать и физически уничтожить. Я долго работал на различных должностях в Тольятти и Самарской области, и ко мне никогда не было подобных обвинений. В неблагополучном криминальном Тольятти я никогда не пользовался охраной, и меня всегда уважал народ. По рейтингу у меня наибольший кредит доверия населения.

Продолжает ошарашивать обвинение в совершенно немыслимом для меня преступлении. Ошарашивает и нереальная сумма взятки. Видимо, это понимало и следствие, и поэтому с самого начала расследования они искали второй страховочный эпизод. Сначала в ходе обыска якобы нашли патрон, потом искали нецелевое использование фонда мэра и, наконец, нашли второй страховочный эпизод — это здание по улице Комсомольской.

Есть значительная политическая составляющая этого дела. Когда я лежал после операции в санатории, меня посещали и бывший губернатор, и действующий губернатор, и другие лица. Все настоятельно предлагали мне оставить должность мэра и уйти на пенсию или на инвалидность. Если бы были достойные кандидатуры, я ушел бы. Но их не было. По состоянию здоровья: весь этот букет болезней я получил за долгую работу. Болезни очень серьезные. Приговор, связанный с лишением свободы, будет означать для меня смертный приговор. Я понимаю, что из тюрьмы я уже живым не выйду».

Наталья Немых

«Даже не предполагала, что мне придется когда-либо говорить последнее слово перед приговором в суде, потому что всегда жила по принципу „не навреди“. Но, как говорится, от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Этим же принципом — „не навреди“ — я руководствовалась, когда воспользовалась своим конституционным правом воздержаться от дачи показаний. Я думала, что допустила какие-то нарушения закона, когда готовила документы на конкурс для подставных участников. Но впоследствии я увидела настрой следствия: следователь отклонил все мои вопросы, прозвучали угрозы со стороны сотрудников ФСБ, — и я стала воздерживаться от дачи показаний.

Собирать доказательства моей невиновности никто бы не стал, слушать там меня никто не был намерен, скорее, наоборот, да и людей, с которыми я работала по этому вопросу, я боялась подставить под удар. Наши показания, показания свидетелей и документы, которые были представлены суду, никак не изменили позицию обвинения. В обвинительной речи было просто продублировано обвинительное заключение, при полном отсутствии мотивировок и доказательств со стороны защиты. Надежда была и остается только на суд, так как мы знаем, что суд обязан и будет выявлять причины и условия, способствующие совершению преступления.

Если помните, Ваша честь, здесь, в зале суда, мы просматривали видеозапись моей беседы с полковником ФСБ. Я не один раз ему сказала, что надеюсь на чудо. И я по-прежнему надеюсь на чудо. Не может суд не разобраться. Ложь бывает ценна только тогда, когда ее можно разоблачить, что в свою очередь требует много усилий и много времени. Еще Мольер сказал: „Тот, кто хочет обвинять, не должен торопиться“. Никогда не отрицала и не отрицаю, что встречи с Бузюковым были, но цель этих встреч была совсем иной, нежели он сам и следствие пытались преподнести в суде. Суд в этом неоднократно убедился.

Даже если предположить, что суд априори не верит обвиняемым, то как быть с показаниями свидетелей защиты и некоторых свидетелей обвинения? Это уважаемые люди, каждый из которых дал подписку об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Обращение обвинения к суду с просьбой „критически отнестись к показаниям свидетелей защиты“, так как они опровергаются показаниями Бузюкова, не подлежат никакой критике. А если назвать вещи своими именами, то это просто хамство. Получается, что больше десятка человек лжет и лжесвидетельствует, а один Бузюков говорит правду?

Почему такое доверие одному и отрицание всего остального? Известно, что самое худшее зло — это то, которое пытается представиться добродетелью. Мне жаль Бузюкова, все равно для него когда-нибудь это плохо кончится. Но мне больше жаль себя, до боли жаль мужа, Николая Дмитриевича и наших родных. Мы уже 9 месяцев в тюрьме. Уверена, что все, кто сидят тут, в зале, и никогда не были в клетке, даже в первом приближении не знают, что такое тюрьма. Сколько хамства, грязи и унижений. Но самое страшное унижение для меня — это страх быть не услышанной и не понятой судом и, как следствие — суровый приговор.

Трагизм ситуации усугубляется еще и тем, что взятку в 150 млн руб. я не вымогала, на процесс заключения договоров купли-продажи и ремонт помещения я не влияла, категорически свою вину не признаю. Но перед законом мы не равны, и прокуратура не захотела замечать очевидного. А как же постулат равенства всех перед законом? Или в нашем процессе его решили просто упустить, исполняя приказ? Ваша честь, если целью уголовного преследования является перевоспитание личности, то, я считаю, эта цель уже достигнута.

Для кого-то и многих лет будет недостаточно, чтобы сделать какие-то выводы и измениться, но не для меня, не для нас. Девять месяцев тюрьмы для меня обернулись настоящим кошмаром, катастрофой не сколько по условиям содержания, сколько катастрофой мировоззрения, мироощущения. Стало очевидным, что оказание помощи людям совсем не означает, что они ответят тебе тем же, что я неверно жила все это время, оказывается, не надо было выкладываться на работе. Произошла полная переоценка ценностей.

Все, что было ценным, стало мелким и незначительным, многое стало понятным, во многом я так и не разобралась. Ваша честь, Уголовно-исполнительный кодекс гласит: „Исправление осужденных — это формирование у них уважительного отношения к человеку, обществу, труду, нормам, правилам человеческого общежития“. Это нам надо формировать уважительное отношение к труду и нормам общежития? У нас у каждого за плечами тридцатилетний стаж работы, а Николай Дмитриевич отдал этому городу почти всю жизнь. Получается так, что мы: образованные, опытные, умные, способные люди — не должны приносить адекватную пользу обществу, а должны раствориться в этой массе уголовников, наркоманов и убийц.

А несчастному бизнесмену Бузюкову, страдающему очаговой амнезией, необходимо помочь в нарушение закона получить землю, застроить ее домами и продать, и отнять у мэрии подаренное уже здание. Разве в этом состоит задача государства? Убийцам меньше запрашивают, чем нам запросили. Разве мы кого-то убили, ограбили? Взятку мы не вымогали, все это ложь. Я, Ваша честь, проводила встречу, я готовилась к конкурсу, да, я руководствовалась ложными целями, но за это я уже понесла наказание — столько месяцев в тюрьме.

Считаю себя глубоко виноватой перед мужем, который оказался случайным участником этой перипетии, перед Николаем Дмитриевичем — не оправдала я его доверия, не хватило мне знания, опыта. Виновата перед детьми. Виновата перед городским сообществом — потому что самоуверенно решила, что „Стройфинанс“ — лучшая компания. Хочу здесь у всех попросить прощения и обратиться к Вам, Ваша честь, не с просьбой, с пожеланием: используйте, пожалуйста, свой опыт, знания, независимость, найдите в себе силы вынести такой приговор, который не лишал бы нас свободы».