Николай Кащеев:
Николай Кащеев – известный российский финансист и аналитик. Он специализируется на исследованиях в области экономики, валютного и денежного рынка, работает директором по исследованиям и аналитике Промсвязьбанка и ведет постоянную колонку в Forbes. В общем, собеседник и эксперт исключительный, поэтому «ПН» даже не раздумывал, когда к нам поступило предложение об эксклюзивном интервью с ним.
– Николай, давайте начнем с глобальной темы. В нулевые российская экономика росла за счет дешевых кредитов: наши банки занимали средства в Европе под низкий процент, а затем кредитовали население страны, поднимая ставку до 15%. Одновременно цены на нефть били исторические максимумы. Оба этих сценария ушли в прошлое. Что будет теперь?
– На самом деле все было не совсем так: в первой половине нулевых годов российская экономика восстанавливалась после сильного падения в 1998 году, затем рост продолжился за счет повышения цены на нефть, и этот период длился 11 лет без перерыва. И, да, одновременно с этим у нас к середине нулевых сформировался еще один источник ликвидности экономики – дополнительное привлечение очень дешевого и обильного иностранного капитала. Почти все занимали деньги на Западе. Так продолжалось до 2008 года, пока не грянул мировой кризис.
– И за счет какого ресурса возможно развитие сегодня и возможно ли оно вообще? Как вы думаете, зима близко?
– Нефть уже упала в два с лишним раза против того, что было прежде, и у нас наступило такое затишье, когда мы должны что-то придумать. Скорее всего, сейчас будут долго спорить, пытаться найти какие-то реальные возможности для осуществления международных обязательств на внутрироссийском уровне, потому что с исполнением планов у нас всегда были большие проблемы.
Впереди нас ожидает достаточно длительный промежуток времени, пока в стране не появятся возможности для резких реформ. Под словом «резкие» я подразумеваю скорость и решительность, а не те реформы, что были в начале 90-х годов. Естественно, последствия от них будут самые разные, не только позитивные. Просто сейчас мы вооружены уже несколько большим знанием, хотя знание это противоречивое, потому что в нем сталкиваются самые разные концепции.
Проблема в том, что в стране сейчас недостаток институтов, которые могли бы воплощать реформы в жизнь и принимать решительные меры. Поэтому и период затишья может затянуться. А глобальная конъюнктура меняется явно не в лучшую сторону.
– И очень быстро.
– На самом деле у нас было время на нее отреагировать, но мы, как всегда, запаздываем с осознанием. Традиционалисты особенно в этом крепки: «Да этого не может быть, это все ерунда, такого не случится». Сами себя успокаиваем, а когда события начинают развиваться достаточно однозначно, нам приходится ускоряться. Как в поговорке, «пока гром не грянет». Вот нам нужны эти «громы». Казалось бы, вот только громыхнуло в 2014-м. Но этого мало. Я так понимаю, мы уже привыкли к этим «громыханиям» с 2008 года. И очень зря.
– Любые реформы – это болезненная для общества процедура.
– Конечно. А что делать? У нас есть определенный болевой порог, мы к нему уже подошли, и очень близко. Посмотрите: беспрерывно что-то происходит, события идут одно за другим. Только успеваем привыкнуть к новой ситуации, как возникает что-то совершенно иное. Я боюсь, что так просто от этого ресурсного «проклятья» нашей стране не избавиться – это нужно пережить.
– Сколько времени вы закладываете на период ожидания?
– Надеюсь, что к 2018 году примут какое-то решение. Но я не вижу того, кто это сделает. Скорее всего, такое решение может прийти от кого-то со стороны Кудрина, его Центра стратегических инициатив. Потому что Алексей Леонидович, в отличие от многих других, имеет практический опыт, и, я бы сказал, не совсем безуспешный, ведь это его резервные фонды позволяют нам сегодня проходить непростые периоды.
– Полгода назад вы говорили о возврате ЦБ к таргетированию курса рубля как к ситуативной мере, которая носит временный характер. Как вы считаете, ЦБ удалось достигнуть своей цели, используя этот инструмент? Близки ли мы к завершению «свободного плавания» рубля?
– Я думаю, что «свободное плавание» возвращается на повестку дня в явочном порядке. Скорее всего, тот статус, который сложился (когда рубль был несколько завышен относительно цены нефти) устраивал сильных игроков рынка. На днях же произошло настолько существенное падение, что удерживать ситуацию переоценки национальной валюты будет достаточно сложно.
– Спустя год после отзыва лицензий у тольяттинских ФиаБанка и Эл банка местные бизнесмены стали говорить о том, что, работая с другими финансовыми учреждениями, они несут потери. Однако они все также продолжают идти в сторону госбанков. Почему?
– Это происходит по инерции: у нас государству, с одной стороны, не доверяют, с другой – доверяют больше, чем частнику. Представителям местного бизнеса я могу сказать: идите все к нам. Мы с вами договоримся. Сбербанк и ВТБ с вами договариваться не будут, потому что вас у них – миллиард. А мы своего клиента любим.
– Еще одна локальная проблема – рост госдолга регионов. В прошлом году госдолг Самарской области достиг 71,8 млрд рублей. Какие инструменты снижения долговой нагрузки на регионы, по вашему мнению, можно использовать?
– Эта тяжелая цифра вызвана тем, что в стране есть определенный тип бюджетных отношений. При таких отношениях, когда в центр попадает больше денег, чем остается в регионах, рост госдолга становится, наверное, неизбежным. Долговые нагрузки возникают не сами по себе, а из-за того, что в области добиваются каких-то определенных показателей – программу же надо выполнять. Если нет другого способа добиться этих показателей, значит, получаем большую долговую нагрузку.
При этом любые обязательства можно каким-то образом переформатировать, используя процессы из области инжиниринга финансовых операций. Или же можно найти других партнеров, готовых реструктуризировать этот долг по мере необходимости – под другую ставку и на другой срок. Либо у области появляются дополнительные источники дохода, которые могут закрыть часть долговой нагрузки.
– В последнее время слышно много негативных оценок по поводу влияния технологического прогресса на занятость отдельных групп населения. Вы их разделяете?
– Даже если на всех прольется денежный дождь, все равно будут негативные последствия, как они были для испанской короны во время завоевания Южной Америки, помимо того золота, которое они себе перевезли. Да, на сегодня есть неразрешимые проблемы, но, может быть, через пять лет станет понятно, как их решить.
– Но вы согласны с тем, что технологический процесс разрушит привычные экономические модели?
– Конечно. Как и всегда.
– На днях стало известно о радикальном ужесточении санкций на суверенный долг России.
– Я бы не назвал этот список радикальным. По глобальным вопросам нет самого главного – отключения от международной системы расчетов и эмбарго на экспорт нефти и газа. Все санкции точечные.
– А что насчет возможного выхода из российских облигаций федерального займа и евробондов?
– Так этого же еще нет пока. Может быть – не значит, что будет. Появится проблема – будем решать. А если ее нет, что об этом рассуждать.
– Какой путь для дальнейшего развития страны вы считаете наиболее оптимальным? Китайский или европейский?
– Ни тот, ни другой, потому что оба невозможны. Но европейский нам, конечно, ближе. Наш путь – это реальный федерализм и значительно больший либерализм в экономике. Но не в том виде, как у нас принято понимать, а либерализм в экономическом смысле слова: максимальная замена налогов фиксированными платежами, максимальное разрешение различных деятельностей с минимальным рецензированием. Малый бизнес достаточно пострадал в результате кризиса, и его можно вернуть обратно, если, наконец, позволить ему нормально работать. И самое главное, к этому должно привести просвещение. Нужно создавать определенный менталитет людей, отличающийся от тех требований, которые есть сейчас.
Если сейчас тренды на централизацию и огосударствление, то тренды на воспитание людей должны быть прямо противоположными. Это необходимо для того, чтобы началось экономическое развитие. Если вы воспитываете людей в духе централизации и регулирования, они никогда не дадут высокого экономического результата – просто потому, что этого не может быть. А экономику делают люди. Не роботы, ни формулы, ни 3D-принтеры. Для того, чтобы люди делали экономику, они должны экономически мыслить. Вот так все просто.